Утихла брань племен; в пределах отдаленных Не слышен битвы шум и голос труб военных; С небесной высоты, при звуке стройных лир, На землю мрачную нисходит светлый мир. Свершилось!.. Русский царь, достиг ты славной цели! Вотще надменные на родину летели; Вотще впреди знамен бесчисленных дружин В могущей дерзости венчанный исполин На гибель грозно шел, влек цепи за собою: Меч огненный блеснул за дымною Москвою! Звезда губителя потухла в вечной мгле, И пламенный венец померкнул на челе! Содрогся счастья сын, и, брошенный судьбою, Он землю русскую не взвидел под собою. Бежит... и мести гром слетел ему вослед; И с трона гордый пал... и вновь восстал... и нет!
Тебе, наш храбрый царь, хвала, благодаренье! Когда полки врагов покрыли отдаленье, Во броню ополчась, взложив пернатый шлем, Колена преклонив пред вышним алтарем, Ты браней меч извлек и клятву дал святую От ига оградить страну свою родную. Мы вняли клятве сей; и гордые сердца В восторге пламенном летели вслед отца И смертью роковой горели и дрожали; И россы пред врагом твердыней грозной стали!..
"К мечам!" - раздался клик, и вихрем понеслись, Знамены, восшумев, по ветру развились; Обнялся с братом брат; и милым дали руку Младые ратники на грустную разлуку; Сразились. Воспылал свободы ярый бой, И смерть хватала их холодною рукой!.. А я... вдали громов, в сени твоей надежной... Я тихо расцветал, беспечный, безмятежный! Увы! мне не судил таинственный предел Сражаться за тебя под градом вражьих стрел! Сыны Бородина, о кульмские герои! Я видел, как на брань летели ваши строи; Душой восторженной за братьями спешил. Почто ж на бранный дол я крови не пролил? Почто, сжимая меч младенческой рукою, Покрытый ранами, не пал я пред тобою И славы под крылом наутре не почил? Почто великих дел свидетелем не был?
О, сколь величествен, бессмертный, ты явился, Когда на сильного с сынами устремился; И, челы приподняв из мрачности гробов, Народы, падшие под бременем оков, Тяжелой цепию с восторгом потрясали И с робкой радостью друг друга вопрошали: "Ужель свободны мы?.. Ужели грозный пал?.. Кто смелый? Кто в громах на севере восстал?.." И ветхую главу Европа преклонила, Царя-спасителя колена окружила Освобожденною от рабских уз рукой, И власть мятежная исчезла пред тобой!
И ныне ты к сынам, о царь наш, возвратился, И край полуночи восторгом озарился! Склони на свой народ смиренья полный взгляд - Все лица радостью, любовию блестят. Внемли - повсюду весть отрадная несется, Повсюду гордый клик веселья раздается; По стогнам шум, везде сияет торжество, И ты среди толпы, России божество! Встречать вождя побед летят твои дружины. Старик, счастливый век забыв Екатерины, Взирает на тебя с безмолвною слезой. Ты наш, о русской царь! оставь же шлем стальной И грозный меч войны, и щит - ограду нашу; Излей пред Янусом священну мира чашу, И, брани сокрушив могущею рукой, Вселенну осени желанной тишиной!.. И придут времена спокойствия златые, Покроет шлемы ржа, и стрелы каленые, В колчанах скрытые, забудут свой полет; Счастливый селянин, не зная бурных бед, По нивам повлечет плуг, миром изощренный; Суда летучие, торговлей окриленны, Кормами рассекут свободный океан, И юные сыны воинственных славян Спокойной праздности с досадой предадутся, И молча некогда вкруг старца соберутся, Преклонят жадный слух, и ветхим костылем И стан, и ратный строй, и дальний бор с холмом На прахе начертит он медленно пред ними, Словами истины, свободными, простыми, Им славу прошлых лет в рассказах оживит И доброго царя в слезах благословит.
* * *
Итак, я счастлив был, итак, я наслаждался, Отрадой тихою, восторгом упивался...
И где веселья быстрый день?
Промчался летом сновиденья,
Увяла прелесть наслажденья, И снова вкруг меня угрюмой скуки тень!..
СЛЕЗА
Вчера за чашей пуншевою
С гусаром я сидел И молча с мрачною душою
На дальний путь глядел.
"Скажи, что смотришь на дорогу? -
Гусар мой вопросил. - Еще по ней ты, слава богу,
Друзей не проводил".
К груди поникнув головою,
Я скоро прошептал: "Гусар! уж нет ее со мною!.."
Вздохнул - и замолчал.
Слеза повисла на реснице
И канула в бокал. "Дитя! ты плачешь о девице,
Стыдись!" - он закричал.
"Оставь, гусар... ох! сердцу больно.
Ты, знать, не горевал. Увы! одной слезы довольно,
Чтоб отравить бокал!.."
* * *
Угрюмых тройка есть певцов - Шихматов, Шаховской, Шишков, Уму есть тройка супостатов - Шишков наш, Шаховской, Шихматов, Но кто глупей из тройки злой? Шишков, Шихматов, Шаховской!
К бар. М. А. ДЕЛЬВИГ
Вам восемь лет, а мне семнадцать било. И я считал когда-то восемь лет; Они прошли. В судьбе своей унылой, Бог знает как, я ныне стал поэт. Не возвратить уже того, что было, Уже я стар, мне незнакома ложь: Так верьте мне - мы спасены лишь верой. Послушайте. Амур, как вы, хорош; Амур дитя, Амур на вас похож - В мои лета вы будете Венерой.
Но если только буду жив,
Всевышней благостью Зевеса,
И столько же красноречив -
Я напишу вам, баронесса,
В латинском вкусе мадригал,
Чудесный, вовсе без искусства -
Не много истинных похвал,
Но много истинного чувства.
Скажу я: "Ради ваших глаз,
О баронесса! ради балов,
Когда мы все глядим на вас,
Взгляните на меня хоть раз
В награду прежних мадригалов".
Когда ж Амур и Гименей
В прелестной Марии моей
Поздравят молодую даму,
Удастся ль мне под старость дней
Вам посвятить эпиталаму?
МОЕМУ АРИСТАРХУ
Помилуй, трезвый Аристарх Моих бахических посланий, Не осуждай моих мечтаний И чувства в ветренных стихах: Плоды веселого досуга Не для бессмертья рождены, Но разве так сбережены Для самого себя, для друга, И для Темиры молодой. Помилуй, сжалься надо мной - Не нужны мне, поверь, уроки Твоей учености сухой. Я знаю сам свои пороки. Конечно беден гений мой: За рифмой часто холостой, Назло законам сочетанья, Бегут трестопные толпой На аю, ает и на ой. Еще немногие признанья: Я ставлю (кто же без греха?) Пустые часто восклицанья, Для меры лишних три стиха; Нехорошо, но оправданья Позволь мне скромно принести. Мои летучие посланья В потомстве будут ли цвести? Не думай, цензор мой угрюмый, Что я, беснуясь по ночам, Объятый стихотворной думой, Покоем жертвую стихам; Что, засветив свою лампаду, Едва дыша, нахмуря взор, За верный стол, кряхтя, засяду, Сижу, сижу три ночи сряду И высижу - трестопный вздор... Так пишет (молвить не в укор) Конюший дряхлого Пегаса Свистов, Хлыстов или Графов, Служитель отставной Парнаса, Родитель стареньких стихов, И од не слишком громозвучных, И сказочек довольно скучных.
Люблю я праздность и покой, Мне счастливый досуг не бремя, И днем найду себе я время, Когда нечаянной порой Стихи кропать найдет охота, На славу дружбы иль Эрота. Сижу ли с добрыми друзьями, Брожу ль над тихими водами В дубраве темной и глухой, Задумаюсь, взмахну руками, На рифмах вдруг заговорю - И никого уж не морю Моими тайными стихами... Но если я когда-нибудь, Расположась перед камином, Желая в неге отдохнуть, Один, свободным господином, Поймаю прежню мысль мою, - То не для имени поэта Мараю два иль три куплета И их вполголоса пою.
Но знаешь ли, о мой гонитель, Как я беседую с тобой? Беспечный Пинда посетитель, Я с музой нежусь молодой... Уж утра яркое светило Поля и рощи озарило; Давно пропели петухи; Вполглаза дремля - и зевая, Шапеля в песнях призывая, Пишу короткие стихи, Среди приятного забвенья Склонясь в подушку головой, И в простоте, без украшенья, Мои слагаю извиненья Немного сонною рукой. Под сенью лени неизвестной Так нежился певец прелестный, Когда Вер-Вера воспевал Или с улыбкой рисовал В непринужденном упоенье Уединенный свой чердак. В таком ленивом положенье Стихи текут и так и сяк. Возможно ли в свое творенье, Уняв веселых мыслей шум, Тогда вперять холодный ум, Отделкой портить небылицы, Плоды бродящих резвых дум, И сокращать свои страницы?
Наш друг Лафар, Шолье, Парни, Враги труда, забот, печали, Не так, бывало, в прежни дни Своих любовниц воспевали. О вы, любезные певцы, Сыны беспечности ленивой, Давно вам отданы венцы От музы праздности счастливой, Но не блестящие дары Поэзии трудолюбивой. На верх фессальския горы Вели вас тайные извивы; Веселых граций перст игривый Младые лиры оживлял, И ваши чела обвивал Детей пафосских рой шутливый. Но я, неопытный поэт, Небрежный ваших рифм наследник, За вами крадуся вослед...
А ты, мой скучный проповедник, Умерь ученый вкуса гнев! Поди кричи, брани другого И брось ленивца молодого, Об нем тихонько пожалев.
ТЕНЬ ФОНВИЗИНА
В раю, за грустным Ахероном, Зевая в рощице густой, Творец, любимый Аполлоном, Увидеть вздумал мир земной. То был писатель знаменитый, Известный русский весельчак, Насмешник, лаврами повитый, Денис, невежде бич и страх. "Позволь на время удалиться, - Владыке ада молвил он, - Постыл мне мрачный Флегетон, И к людям хочется явиться". "Ступай!" - в ответ ему Плутон; И видит он перед собою: В ладье с мелькающей толпою Гребет наморщенный Харон Челнок ко брегу; с подорожной Герой поплыл в ладье порожной И вот - выходит к нам на свет. Добро пожаловать, поэт!
Мертвец в России очутился, Он ищет новости какой, Но свет ни в чем не пременился. Все идет той же чередой; Все так же люди лицемерят, Все те же песенки поют, Клеветникам как прежде верят, Как прежде все дела текут; В окошки миллионы скачут, Казну все крадут у царя, Иным житье, другие плачут, И мучат смертных лекаря, Спокойно спят архиереи, Вельможи, знатные злодеи, Смеясь, в бокалы льют вино, Невинных жалобе не внемлют, Играют ночь, в сенате дремлют, Склонясь на красное сукно; Все столько ж трусов и нахалов, Рублевых столько же Киприд, И столько ж глупых генералов, И столько ж старых волокит.
Вздохнул Денис: "О боже, боже! Опять я вижу то ж да то же. Передних грозный Демосфен, Ты прав, оратор мой Петрушка: Весь свет бездельная игрушка, И нет в игрушке перемен. Но где же братии-поэты, Мои парнасские клевреты, Питомцы граций молодых? Желал бы очень видеть их". Небес оставя светлы сени, С крылатой шапкой набекрени, Богов посланник молодой Слетает вдруг к нему стрелой. "Пойдем, - сказал Эрмий поэту, - Я здесь твоим проводником, Сам Феб меня просил о том; С тобой успеем до рассвету Певцов российских посетить, Иных - лозами наградить, Других - венком увить свирели". Сказал, взвились и полетели.
Уже сокрылся ясный день, Уже густела мрачна тень, Уж вечер к ночи уклонялся, Мелькал в окошки лунный свет, И всяк, кто только не поэт, Морфею сладко предавался. Эрмий с веселым мертвецом Влетели на чердак высокий; Там Кропов в тишине глубокой С бумагой, склянкой и пером Сидел в раздумье за столом На стуле ветхом и треногом И площадным, раздутым слогом На наши смертные грехи Ковал и прозу и стихи. "Кто он?" - "Издатель "Демокрита"! Издатель право пресмешной, Не жаждет лавров он пиита, Лишь был бы только пьян порой. Стихи читать его хоть тяжко, А проза, ох! горька для всех; Но что ж? смеяться над бедняжкой, Ей-богу, братец, страшный грех; Не лучше ли чердак оставить И далее полет направить К певцам российским записным?" "Быть так, Меркурий, полетим". И оба путника пустились И в две минуты опустились Хвостову прямо в кабинет. Он не спал; добрый наш поэт Унизывал на случай оду, Как божий мученик кряхтел, Чертил, вычеркивал, потел, Чтоб стать посмешищем народу. Сидит; перо в его зубах, На ленте анненской табак, Повсюду разлиты чернилы, Сопит себе Хвостов унылый. "Ба! в полночь кто катит ко мне? Не брежу, полно ль, я во сне! Что сталось с бедной головою! Фонвизин! ты ль передо мною? Помилуй! ты... конечно, он!" "Я, точно я, меня Плутон Из мрачного теней жилища С почетным членом адских сил Сюда на время отпустил. Хвостов! старинный мой дружище! Скажи, как время ты ведешь? Здорово ль, весело ль живешь?" "Увы! несчастному поэту, - Нахмурясь отвечал Хвостов, - Давно ни в чем удачи нету. Скажу тебе без дальних слов: По мне с парнасского задору Хоть удавись - так в ту же пору. Что я хорош, в том клясться рад, Пишу, пою на всякий лад, Хвалили гений мой в газетах, В "Аспазии" боготворят. А все последний я в поэтах, Меня бранит и стар и млад, Читать стихов моих не хочут, Куда ни сунусь, всюду свист - Мне враг последний журналист, Мальчишки надо мной хохочут. Анастасевич лишь один, Мой верный крестник, чтец и сын, Своею прозой уверяет, Что истукан мой увенчает Потомство лавровым венцом. Никто не думает о том, Но я - поставлю на своем. Пускай мой перукмахер снова Завьет у бедного Хвостова Его поэмой заказной Волос остаток уж седой, Геройской воружась отвагой, И жизнь я кончу над бумагой И буду в аде век писать И притчи дьяволам читать". Денис на то пожал плечами; Курьер богов захохотал И, над свечой взмахнув крылами, Во тьме с Фонвизиным пропал. Хвостов не слишком изумился, Спокойно свечку засветил - Вздохнул, зевнул, перекрестился, Свой труд доканчивать пустился, Поутру оду смастерил И ею город усыпил.
Меж тем, поклон отдав Хвостову, Творец, списавший Простакову, Три ночи в мрачных чердаках В больших и малых городах Пугал российских стиходеев. В своем боскете князь Шальной, Краса писателей-Морфеев, Сидел за книжкой записной, Рисуя в ней цветки, кусточки, И, движа вздохами листочки, Мочил их нежною слезой; Когда же призрак столь чудесный Очам влюбленного предстал, За платье ухватясь любезной, О страх! он в обморок упал. И ты, славяно-росс надутый, О Безглагольник пресловутый, И ты едва не побледнел, Как будто от Шишкова взгляда; Из рук упала Петриада, И дикий взор оцепенел. И ты, попами воскормленный, Дьячком псалтири обученный, Ужасный критикам старик! Ты видел тени грозный лик, Твоя невинная другиня, Уже поблекший цвет певиц, Вралих Петрополя богиня, Пред ним со страхом пала ниц. И ежемесячный вздыхатель, Что в свет бесстыдно издает Кокетки старой кабинет, Безграмотный школяр-писатель, Был строгой тенью посещен; Не спас ребенка Купидон; Блюститель чести муз усердный Его журил немилосердно И уши выдрал бедняка; Страшна Фонвизина рука!
"Довольно! нет во мне охоты, - Сказал он, - у худых писцов Лишь время тратить; от зевоты Я снова умереть готов; Но где певец Екатерины?" "На берегах поет Невы". "Итак, стигийския долины Еще не видел он?" - "Увы!" "Увы? скажи, что значит это?" "Денис! полнощный лавр отцвел, Прошла весна, прошло и лето, Огонь поэта охладел; Ты все увидишь сам собою; Слетим к певцу под сединою На час послушать старика". Они летят, и в три мига Среди разубранной светлицы Увидели певца Фелицы. Почтенный старец их узнал. Фонвизин тотчас рассказал Свои в том мире похожденья. "Так ты здесь в виде привиденья?.. - Сказал Державин, - очень рад; Прими мои благословенья... Брысь, кошка!.. сядь, усопший брат; Какая тихая погода!.. Но, кстати, вот на славу ода, - Послушай, братец". И старик, Покашляв, почесав парик, Пустился петь свое творенье, Статей библейских преложенье; То был из гимнов гимн прямой. Чета бесплотных в удивленье Внимала молча песнопенье, Поникнув долу головой:
"Открылась тайн священных дверь!.. Из бездн исходит Луцифер, Смиренный, но челоперунный. Наполеон! Наполеон! Париж, и новый Вавилон, И кроткий агнец белорунный, Превосходясь, как дивий Гог, Упал, как дух Сатанаила, Исчезла демонская сила!.. Благословен господь наш бог!"...
"Ого! - насмешник мой воскликнул, - Что лучше эдаких стихов? В них смысла сам бы не проникнул Покойный господин Бобров; Что сделалось с тобой, Державин? И ты судьбой Невтону равен, Ты бог - ты червь, ты свет - ты ночь... Пойдем, Меркурий, сердцу больно; Пойдем - бешуся я невольно". И мигом отлетел он прочь.
"Какое чудное явленье!" - Фонвизин спутнику сказал. "Оставь пустое удивленье, - Эрмий с усмешкой отвечал. - На Пинде славный Ломоносов С досадой некогда узрел, Что звучной лирой в сонме россов Татарин бритый возгремел, И гневом Пиндар Холмогора И тайной завистью горел. Но Феб услышал глас укора, Его спокоить захотел, И спотыкнулся мой Державин Апокалипсис преложить. Денис! он вечно будет славен, Но, ах, почто так долго жить?"
"Пора домой, - вещал Эрмию Ужасный рифмачам мертвец, - Оставим наскоро Россию; Бродить устал я наконец". Но вдруг близ мельницы стучащей, Средь рощи сумрачной, густой, На берегу реки шумящей Шалаш является простой: К калитке узкая дорога; В окно склонился древний клен, И Фальконетов Купидон Грозит с усмешкой у порога. "Конечно, здесь живет певец, - Сказал, обрадуясь, мертвец, - Взойдем!" Взошли и что ж узрели? В приятной неге, на постеле Певец пенатов молодой С венчанной розами главой, Едва прикрытый одеялом, С прелестной Лилою дремал И, подрумяненный фиалом, В забвенье сладостном шептал. Фонвизин смотрит изумленный. "Знакомый вид; но кто же он? Уж не Парни ли несравненный, Иль Клейст? иль сам Анакреон?" "Он стоит их, - сказал Меркурий, - Эрата, грации, амуры Венчали миртами его, И Феб цевницею златою Почтил любимца своего; Но, лени связанный уздою, Он только пьет, смеется, спит И с Лилой нежится младою, Забыв совсем, что он пиит". "Так я же разбужу повесу", - Сказал Фонвизин, рассердясь, И в миг отдернул занавесу. Певец, услыша вещий глас, С досадой весь в пуху проснулся, Лениво руки протянул, На свет насилу проглянул, Потом в сторонку обернулся И снова крепким сном заснул. Что делать нашему герою? Повеся нос, идти к покою И только про себя ворчать. Я слышал, будто бы с досады Бранил он русских без пощады И вот изволил что сказать: "Когда Хвостов трудиться станет, А Батюшков спокойно спать, Наш гений долго не восстанет, И дело не пойдет на лад".
ПОСЛАНИЕ К ЮДИНУ
Ты хочешь, милый друг, узнать Мои мечты, желанья, цели И тихий глас простой свирели С улыбкой дружества внимать. Но можно ль резвому поэту, Невольнику мечты младой, В картине быстрой и живой Изобразить в порядке свету Все то, что в юности златой Воображение мне кажет?
Теперь, когда в покое лень, Укрыв меня в пустынну сень, Своею цепью чувства вяжет, И век мой тих, как ясный день, Пустого неги украшенья Не видя в хижине моей, Смотрю с улыбкой сожаленья На пышность бедных богачей И, счастливый самим собою, Не жажду горы серебра, Не знаю завтра, ни вчера, Доволен скромною судьбою И думаю: "К чему певцам Алмазы, яхонты, топазы, Порфирные пустые вазы, Драгие куклы по углам? К чему им сукны Альбиона И пышные чехлы Лиона На модных креслах и столах, И ложе шалевое в спальней? Какая нужда в зеркалах? Не лучше ли в деревне дальней, Или в смиренном городке, Вдали столиц, забот и грома, Укрыться в мирном уголке, С которым роскошь незнакома, Где можно в праздник отдохнуть!" О, если бы когда-нибудь Сбылись поэта сновиденья! Ужель отрад уединенья Ему вкушать не суждено? Мне видится мое селенье, Мое Захарово; оно С заборами в реке волнистой, С мостом и рощею тенистой Зерцалом вод отражено. На холме домик мой: с балкона Могу сойти в веселый сад, Где вместе Флора и Помона Цветы с плодами мне дарят, Где старых кленов темный ряд Возносится до небосклона, И глухо тополы шумят, - Туда зарею поспешаю С смиренным заступом в руках, В лугах тропинку извиваю, Тюльпан и розу поливаю - И счастлив в утренних трудах; Вот здесь под дубом наклоненным С Горацием и Лафонтеном В приятных погружен мечтах. Вблизи ручей шумит и скачет, И мчится в влажных берегах, И светлый ток с досадой прячет В соседних рощах и лугах. Но вот уж полдень. В светлой зале Весельем круглый стол накрыт; Хлеб-соль на чистом покрывале, Дымятся щи, вино в бокале, И щука в скатерти лежит. Соседи шумною толпою Взошли, прервали тишину, Садятся; чаш внимаем звону: Все хвалят Вакха и Помону И с ними красную весну...
Вот кабинет уединенный, Где я, Москвою утомленный, Вдали обманчивых красот, Вдали нахмуренных забот И той волшебницы лукавой, Которая весь мир вертит, В трубу немолчную гремит, И - помнится - зовется Славой, - Живу с природной простотой, С философической забавой И с музой резвой и младой... Вот мой камин - под вечер темный, Осенней бурною порой, Люблю под сению укромной Пред ним задумчиво мечтать, Вольтера, Виланда читать, Или в минуту вдохновенья Небрежно стансы намарать И жечь потом свои творенья... Вот здесь... но быстро привиденья, Родясь в волшебном фонаре, На белом полотне мелькают; Мечты находят, исчезают, Как тень на утренней заре. Меж тем как в келье молчаливой Во плен отдался я мечтам, Рукой беспечной и ленивой Разбросив рифмы здесь и там, Я слышу топот, слышу ржанье. Блеснув узорным чепраком, В блестящем ментии сиянье Гусар промчался под окном... И где вы, мирные картины Прелестной сельской простоты? Среди воинственной долины Ношусь на крыльях я мечты, Огни во стане догорают; Меж них, окутанный плащом, С седым, усатым казаком Лежу - вдали штыки сверкают, Лихие ржут, бразды кусают, Да изредка грохочет гром, Летя с высокого раската... Трепещет бранью грудь моя При блеске бранного булата, Огнем пылает взор, - и я Лечу на гибель супостата. Мой конь в ряды врагов орлом Несется с грозным седоком - С размаха сыплются удары. О вы, отеческие лары, Спасите юношу в боях! Там свищет саблей он зубчатой, Там кивер зыблется пернатый; С черкесской буркой на плечах И молча преклонясь ко гриве, Он мчит стрелой по скользкой ниве С цыгарой дымною в зубах...
Но, лаврами побед увиты, Бойцы из чаши мира пьют. Военной славою забытый, Спешу в смиренный свой приют; Нашед на поле битв и чести Одни болезни, костыли, На век оставил саблю мести... Уж вижу в сумрачной дали Мой тесный домик, рощи темны, Калитку, садик, ближний пруд, И снова я, философ скромный, Укрылся в милый мне приют И, мир забыв и им забвенный, Покой души вкушаю вновь...
Скажи, о сердцу друг бесценный, Мечта ль и дружба и любовь? Доселе в резвости беспечной Брели по розам дни мои; В невинной ясности сердечной Не знал мучений я любви, Но быстро день за днем умчался; Где ж детства ранние следы? Прелестный возраст миновался, Увяли первые цветы! Уж сердце в радости не бьется При милом виде мотылька, Что в воздухе кружит и вьется С дыханьем тихим ветерка, И в беспокойстве непонятном Пылаю, тлею, кровь горит, И все языком, сердцу внятным, О нежной страсти говорит... Подруга возраста златого, Подруга красных детских лет, Тебя ли вижу, взоров свет, Друг сердца, милая Сушкова? Везде со мною образ твой, Везде со мною призрак милый: Во тьме полуночи унылой, В часы денницы золотой. То на конце аллеи темной Вечерней, тихою порой, Одну, в задумчивости томной, Тебя я вижу пред собой, Твой шалью стан не покровенный, Твой взор, на груди потупленный, В щеках любви стыдливый цвет. Все тихо; брезжит лунный свет; Нахмурясь топол шевелится, Уж сумрак тусклой пеленой На холмы дальние ложится, И завес рощицы струится Над тихо спящею волной, Осеребренною луной. Одна ты в рощице со мною, На костыли мои склонясь, Стоишь под ивою густою; И ветер сумраков, резвясь, На снежну грудь прохладой дует, Играет локоном власов И ногу стройную рисует Сквозь белоснежный твой покров... То часом полночи глубоким, Пред теремом твоим высоким, Угрюмой зимнею порой, Я жду красавицу драгую - Готовы сани; мрак густой; Все спит, один лишь я тоскую, Зову часов ленивый бой... И шорох чудится глухой, И вот уж шепот слышу сладкой, - С крыльца прелестная сошла, Чуть-чуть дыша; идет украдкой, И дева друга обняла. Помчались кони, вдаль пустились, По ветру гривы распустились, Несутся в снежной глубине, Прижалась робко ты ко мне, Чуть-чуть дыша; мы обомлели, В восторгах чувства онемели... Но что! мечтанья отлетели! Увы! я счастлив был во сне...
В отрадной музам тишине Простыми звуками свирели, Мой друг, я для тебя воспел Мечту, младых певцов удел. Питомец муз и вдохновенья, Стремясь фантазии вослед, Находит в сердце наслажденья И на пути грозящих бед. Минуты счастья золотые Пускай мне Клофо не совьет: В мечтах все радости земные! Судьбы всемощнее поэт.
К ЖИВОПИСЦУ
Дитя харит и вдохновенья, В порыве пламенной души, Небрежной кистью наслажденья Мне друга сердца напиши;
Красу невинности прелестной, Надежды милые черты, Улыбку радости небесной И взоры самой красоты.
Главная
